|
Прерванная любовь
Хрупкая белокурая девушка, на вид совсем подросток, и коренастый темноволосый паренёк стояли на перроне небольшой железнодорожной станции, крепко держась за руки. Она ёжилась от холода, скромное пальтишко едва спасало от ветра, пронизывающего, казалось, до самых костей. Осень полностью вступала в свои права. Ещё не-опавшие листья будто всеми силами пытались удержаться на ветках деревьев, но обессиленные борьбой с разъярённым ветром, отрывались и нехотя ложились на землю, но и там осенняя непогода не оставляла их в покое и кружила, относя всё дальше от перрона на железнодорожную насыпь.
Паренёк, пытаясь согреть свою спутницу, расстегнул куртку и прижал девушку к себе. В этот осенний сезон пассажиров обычно не много, так было и в тот вечер, и те немногие, кто ждал поезд, время от времени поглядывали в сторону влюблённых: кто-то вздыхал о своём-несбывшемся, а кто-то с тихой радостью желал им счастья.
И хотя холод подбирался всё ближе, пробирал до озноба, девушке очень хотелось продлить эти минуты, которых так мало оставалось до разлуки. «Хоть бы поезд опоздал, ну хоть бы опоздал», - мысленно просила неизвестно кого.
Но поезд не опоздал, вот подмигнул сначала зелёным глазом семафор, а вскоре и состав показался, сверкая огнями, и пыхтя, подходил всё ближе к вокзалу. «Чух-чух-чух, чух-чух-чух», - проговорили колёса, заскрипели тормоза и, обдав сизым паром пристанционный перрон, вагоны встали.
Паренёк подсадил девушку на ступеньку вагона, в тамбуре она оглянулась, махнула рукой, в вагоне села у окна. Поезд тронулся: вот проплыл мимо вокзал и дежурный по станции, остались позади пристанционные постройки, но она не замечала всего этого.
Она видела только любимого, который сначала медленно шёл за вагоном, затем всё быстрее и быстрее, а потом и вовсе побежал, будто пытался остановить, задержать вагон, а вскоре скрылся совсем из виду, поезд набирал ход.
Галина, так звали юную пассажирку, всю ночь не ложилась, так и сидела у окна до самого Ленинграда. За окном оставались леса и перелески, полустанки и станции, а она всё вспоминала и вспоминала.
Юру она впервые заметила в парке на танцплощадке.
- Не знаешь, что за парень? – спросила у сестры.
- Не знаю, - ответила та и добавила, - а ты пригласи его на танец и узнаешь.
И ведь пригласила, не сробела девчонка, хотя и слыла робкой и застенчивой.
Так и началась их дружба. Он-то уже взрослым был, из армии пришёл, а она только-только школу закончила, да и впереди вновь была учёба, до взрослой жизни было далеко.
Но Юрия это не испугало.
- Я буду ждать тебя сколько угодно, - пообещал он, - ты только подрастай поскорее.
Она и подрастала, а он оберегал её, боясь тронуть и напугать. С её отъездом на учёбу дружба их не прервалась, она писала письма, приезжала на каникулы, иногда и он навещал её в Ленинграде.
- Вот я и выросла,- порадовалась за себя Галина.
Эта осень была её первой – рабочей. И в этот очередной приезд на родину договорились пожениться, свадьбу наметили на Новый год. Вечером перед отъездом сидели у печки, весело потрескивали в топке горячие поленья, а на душе было очень тоскливо.
- Не уезжай, - шептал он.
- Не могу, у меня работа, - также шёпотом отвечала ему.
- Не уезжай, не уезжай, - то ли он кричал вдогонку уходящему поезду, то ли колёса железнодорожного состава выстукивали монотонно: «Не уезжай», а рельсы словно вторили им: «Не уезжай, не у-ез-жай!».
Уехала, потому что так надо, потому что работа, потому что дела, потому что обязанности…
В тот год осень задалась долгой, холодной, дождливой. Было уже начало декабря, а дождь всё льёт и льёт, будто плачет о чём-то.
Весь посёлок, казалось, промок насквозь. А лужи такие, что не обойти их и не объехать, куда ни глянь – всюду грязь и слякоть.
… Вечерело. В такие предзимние вечера темнеет рано, а тут ещё и дождь за окном.
- Юр, - сказал зашедший в дом отчим,- халтура есть, удобрение на станции надо разгрузить, пойдёшь?
Деньги были нужны, свадьба же скоро.
- Конечно, пойду,- ответил парень.
Посёлок готовился ко сну. Один за другим гасли в окнах огни. Всё, казалось, замерло. На мокрую землю опустилась тишина. Даже дождь смолк внезапно, будто иссяк поток воды с небес. И вдруг среди этой, казалось бы, оглушающей тишины раздался страшный душераздирающий женский крик: «Сынок! Сы-но-чек мой, сы-нок!».
Среди вечернего безмолвия где-то жутко кричала женщина. Над посёлком повисла беда.
Быстро один за другим зажигались в окнах огни. «Что-то случилось! Что-то случилось!» - тревожно перекликались окошки. Женский крик доносился от станции. Перепуганные люди бежали туда. На станции было светло, мощные электролампы освещали железнодорожные пути, на запасном, у товарного вагона, уже толпились люди, их становилось всё больше и больше. Все окружили женщину, которая, припав к груди лежащего на земле человека, кричала и умоляла: «Он ещё тёплый, тёплый, спасите его!!..».
Кого молила в эту трагическую минуту обезумевшая от горя мать, она и сама не знала. На её глазах умирал её сынок, её кровиночка. И она то и дело припадала к груди сына. Юрий лежал на спине, свет от фонаря падал на его красивое молодое лицо. Ему было 24 года.
- Удобрение не пошло в конус, и он полез на вагон, чтобы подтолкнуть его, но поскользнулся и его засосало, - в который раз объяснял собравшимся отчим погибшего паренька. И продолжал: «Я только и услышал: «Батя, спасай - горю».
Эти слова были последними произнесёнными Юрием в земной жизни. Мать с огромным трудом оторвали от тела сына, несколько раз она вырывалась из рук, державших её людей, и ложилась рядом с сыном, уже не кричала, только стонала и приговаривала: «Сыночек мой родной, сынок…».
… Галина проснулась ночью, будто толкнул кто-то или окликнул, и сама не поняла, что это было. До утра не спала, на сердце было тревожно, то и дело подходила к окну и всматривалась в ночь, будто что-то пыталась разглядеть, но за окном был большой город с его высотными зданиями.
Телеграмму ей принесли в обеденный перерыв. «Умер Юра» - эти два слова оглушили, остановили в ней всё. Телеграмма было незаверенной, но с работы отпустили. Ехала с надеждой, что это неправда, что кто-то просто зло и нелепо пошутил.
Да и колёса поезда будто выговаривали: «Не верь! Не верь!».
Выйдя из вагона, не шла, а бежала. Дома отец пригвоздил вопросом:
- Ты на похороны?
- Значит - это правда! Его больше нет? – спрашивали её глаза.
Страшный рассказ выслушала молча, на неё напало оцепенение…
Похороны помнила как во сне. Казалось, что не с ней всё это происходит. Перед глазами плыл гроб, а там он – её любимый, её жених, её любовь и счастье, её несбывшиеся мечты. И он, и как будто не он, в гробу.
Лицо обожжённое, а черты – его. Это он. Помнилось, что людей было много, она даже не чувствовала, плачет ли сама. И тоже как во сне услышала кем-то оброненное: «Невеста-то как сильно плачет, любила значит».
«Видимо, плачу» - мелькнула мысль.
Она шла и шла за гробом, и казалось, что не будет конца и края этому жуткому шествию.
Ещё раз в реальность вернул голос его матери:
- Давайте Галину фотографию с Юрой в гроб положим. Он её всегда с собой носил.
И ещё пронзительный протест своей мамы:
- Не надо! Вы что? Не дам!
Это на время вывело Галину из оцепенения. А самой ей было всё равно: положат – не положат её фото. Не положили. Позже Юрина мать повесит её на стенку рядом с фотографией сына. Но это позже, а тогда был гроб и могила.
… Комья земли и песка вперемежку со снегом стучат о крышку гроба.
«Жвах-чах… жвах-чах…». В голове стучал молоточек: «Нет его! Нет его!..».
- Галя, ты поплачь, поплачь,- успокаивали дома родители.
- Покричи, легче станет, - уговаривали.
Уткнувшись в материнскую грудь плакала навзрыд, а мама гладила её белокурые волосы и приговаривала:
- Ты поплачь, поплачь, дочка…
А потом много ночей она просыпалась от кошмарного видения: в пропасть вместе с удобрением летит человек и слышится крик его: «Не уезжай…».
Много ветров отшумело с той поры, много прошло лет.
Могилка на сельском кладбище всегда ухожена. Это сестра Юрия чтит память о брате и родителях, которые покоятся рядом с ним. Здесь всегда много цветов. Ежегодно бывает здесь и Галина. Приезжая на родину с дочерью и внуком, она подолгу стоит и смотрит на свою первую прерванную любовь. Он тоже смотрит на неё, вечно молодой и вечно красивый.
Валентина САМОПАЛ
Татьяна Серединская
Их судьбы с человеческими схожи.
Хотя и не умеют говорить,
Они мечтают и страдают тоже
И могут очень преданно любить!
Капкан
Флажков кумач окружит волчью стаю,
Создав собой естественный капкан,
Успехом наслаждаясь, и играя
Судьбой волков...Просчитан
точно план!
И тряпки на ветру как будто пламя,
Их ветер бьёт, колышет на снегу.
И звери, почему не зная сами,
В том круге мечутся, но не бегут!
Не прыгнут сквозь шутливую завесу,
Ведь не огонь то вовсе на снегу.
Но, видимо, угодно злому бесу,
Не дать им убежать сейчас в тайгу!
Всё ближе голоса и лай собачий,
Последний миг, последняя черта…
Вожак решил - раз нет совсем удачи,
Всё остальное - тоже суета!
Мгновеньем раньше, иль поздней мгновеньем,
Закончит жизнь на этом свете круг
И он, уже не мучаясь сомненьем,
Сквозь пламя тряпок взял и прыгнул вдруг!
А стая в удивлении смотрела,
Что он остался жив и невредим,
Что шкура зверя вовсе не сгорела
И, стало быть, он вновь непобедим!
Взмах сильных лап, прыжок - и на свободе.
Есть результат у риска и мечты!
Опять угодно, видимо, природе,
Чтоб вожаком для всех остался ты!
Цепочка из следов на снеге белом
И красное на белом...но не кровь,
Итог борьбы людей со зверем смелым,
Что жив остался, в этой травле вновь!
Храброе сердце
Рыжий хвост уж не гладит траву,
Лапам велено быстро бежать,
Жизнь отнимут! И в клочья порвут!
С этой сворой нельзя совладать...
Лай собачий так по уху бьёт,
До безумия душу довёл,
Если враг его скоро найдёт,
Значит, маму он сильно подвёл!
И лисёнок быстрее бежит,
Жаль, что в это он место попал.
И сердечко тревожно стучит,
Вот судьба! Вышло так! Кто бы знал!
Нету сил, только воля одна.
Эх, упасть бы в шелка буйных трав!
А душа грустью жуткой полна...
Зверя губите вы для забав!
Люди! Если б могли вы понять,
Что нельзя суд невинных вершить,
То могли б свои страсти унять
И собакам их гон запретить.
Но души не услышали крик,
Рыжей бестии вовсе не жаль...
Очень близок триумфа их миг,
Нервы крепки как прочная сталь.
Вот обрыв...дальше нету пути...
А внизу буйно речка течёт.
Он решил от погони уйти,
Шаг...и в пропасть! Уж лучше вперёд!
...Той развязки не понял никто,
Лай собак долго так не стихал,
Вряд ли думал хоть кто-то о том,
Что лисёнок прыжком доказал!
Ну а речка умерила нрав,
И... не стала беднягу топить,
А на руки лисёнка подняв,
Предложила немножко пожить!
Клетка
Зачем тебе нужна такая клетка?
Ведь ты привык пред публикой стоять.
Прочны здесь стены и из стали сетка.
Теперь решай, здесь жить, иль умирать!
Артиста век красивый, но короткий,
А ты всего лишь лучший был медведь.
Играл и жил с людьми как агнец кроткий,
Что в зоопарке могут запереть
Не знал. Но просто людям свято верил,
А старость подступила как злодей...
Шагами ты арену всю измерил,
Стараясь рассмешить своих гостей.
Опять бы в цирк! Огни, аплодисменты –
Не то, что издевательство зевак.
Он вспомнил вдруг красивые моменты,
Забыв, что в зоопарке всё не так!
Пред клеткой заворожено стояла
Толпа, лишь изумленья выдав вздох.
Она сейчас совсем не понимала
Зачем зверь пляшет? В чём здесь есть подвох?
Нет никого у тесной клетки зверя.
Где дрессировщик? Пряник где, и кнут?
Медведь плясал, в удачу свято веря,
Что вновь его на сцену отведут!
|
